Весенний солнечный день радовал и природу, и людей, но только не Авдея Борисовича. Он стоял у ворот собора в мрачном настроении, ожидая, когда из храма выйдут прихожане и, как обычно, подадут ему милостыню. Обычно «урожай» оказывался неплохим, но сегодня, словно назло, каждый проходящий старался, не задерживаясь, прошмыгнуть мимо его протянутой руки. А голова после вчерашнего возлияния раскалывалась так, что жить не хотелось. Да ещё и солнце слепило глаза. Как говорят — докатился..
А ведь во время приватизации благодаря своей высокой позиции в одном из госучреждений он одним росчерком пера делал людей богатыми. Много тогда к нему бегало заискивая, с подарками, с «конвертами благодарности». Весело, широко жилось... Жену и дочь выгнал из дому — мешали жить. Тогда же он и пристрастился к французским коньякам да к изысканным шотландским скотчам, которые и «смазали» ему дорожку ко дну, на которое он скатился. Исчезло тёплое место, а с ним — и друзья, конвертики и речи. Остался лишь верный русский самогон, но и тот требовал, чтобы он стоял с протянутой рукой, прося милостыню у верующих, чтобы можно было и выпить, и закусить. Его дед, в своё время, таких, как они расстреливал за «мракобесие», а вот внук со смиренным видом, но с ненавистью в сердце собирал с них подачки, чтобы потом утолить свою «жажду». Душу бы он сейчас продал за бутылку водки, если б верил в эти сказки.
Обида на жизнь, озлобленность и жалость к себе — всё подкатило одним комком к горлу так, что бомж, схватив решётку ворот, стал их трясти, крича срывающимся голосом: «Жлобы! Проклятые жлобы!»
И тут он заметил, что кто-то движется в его сторону.
Он понял, что две фигуры, вышедшие из собора, целенаправленно двигались к нему. Он видел со вкусом одетую пожилую женщину; за ней следовал старик, издалека сильно напоминавший крысу. Первой невольной мыслью было, что они похожи на ведьму со спутником. Кем бы они ни были, Авдей надеялся получить хорошую милостыню. Судя по её заморскому платью, дорогой шляпе и тому, что мужчина был похож на её слугу, у Авдея засветилась надежда, что на этот раз удача ему улыбнётся. Когда они приблизились, он протянул руку.
— Подайте Христа ради.
Женщина улыбнулась так, что у Авдея волосы встали дыбом. Её рот растянулся в улыбке, но глаза были холоднее льда.
— Нет, — сказала она, — Авдей Борисович, давать вам так я не буду. Это не в моей натуре, но я готова предложить вам сделку. Вы же помните, что такое сделка?
Здесь она, взяв у помощника портфель и открыла крышку. У Авдея от увиденного аж перехватило дух. Перед его взором были аккуратно сложенные американские крупные купюры, а с другой стороны, лежала красавица-бутылка коньяка Courvoisier & Curlier Vintage Grande Champagne Cognac. Даже в лучшие времена ему не снилось, чтобы ему когда-нибудь удалось испробовать такой нектар.
— Чем же могу вам угодить? — прохрипел он.
— Да многого я не хочу, — ответила женщина. — Продайте мне только вашу душу, и всё. Ведь она вам совсем не нужна...
Никаких соглашений, расписок кровью не нужно. Всё это сказки. Наша сделка состоится, как только вы примете этот портфель. Если согласны — берите.
У Авдея аж перехватило дух. Он не мог понять, где здесь подвох: кто отдаёт такие громадные деньги за какую-то душу? Пока эта дура не передумала, он дрожащими руками взял портфель и, закрыв крышку, прижал его к груди. А женщина, отдав ему портфель, молча повернулась и вместе со своим «крысой-помощником» вышла на улицу.
Не чувствуя под собой ног от счастья, бомж, а теперь снова Авдей Борисович, бросился в ближайший переулок и, присев на брошенный кем-то ящик, открыл портфель. Любуясь своим новым богатством, он решил отпраздновать удачу коньячком, не дожидаясь более подходящего времени и места. Приложив горлышко ко рту, он сделал два больших глотка. И тут случилось нечто невероятное. Вместо ожидаемой приятной теплоты от выпитого коньяка в горле возникла адская боль, дыхание перехватило — и Авдей потерял сознание.
Когда он пришёл в себя, окружение было совсем непонятным. Везде стоял какой-то серый туман, и даже пол, на котором он лежал, хоть и твёрдый, был таким же. Боли не было, а вместо привычной одежды на нём был серый, похожий на больничный, халат. Его блуждающий и ничего не понимающий взгляд упал на две рядом стоящие уже знакомые фигуры.
— Где я? — прошептал он.
— Как где? — ответил один из них. — Ты же свою душу продал, значит в преисподней.
— Ааа... — Авдей оторопел. — Так правда есть потусторонний мир... А я-то думал... Значит, ты Сатана? А где огни?
— Ну, тот, кто имеет доступ к Господу, с такими, как ты, не будет заниматься. Нет, мы — миньоны, как будешь и ты. Тебя сейчас вернут снова в мир, и будешь ты распространять ложь, зло, гордыню и сбивать людей с праведного пути. А насчёт огней — так это байки. Есть мучения поизощрённее. Распространяя зло, ты будешь чувствовать боль и мучение каждой жертвы, и ты поймёшь, что никогда не сможешь почувствовать Божью благодать. Никогда! А теперь иди и получай по своим заслугам.
А в переулке около собора собралась толпа зевак, старающихся расслышать, о чём говорит стоящая у трупа милиция.
— Товарищ майор, — рассказывал сержант — разрешите доложить: это всем местным известный пьяница-бомж, и, я бы сказал, что здесь просто самоубийство или, по пьянке, несчастный случай. Тут только не совсем понятны две вещи: откуда он взял бутылку цианистого водорода и почему у него этот раскрытый портфель с аккуратно выложенными в нём использованными листами туалетной бумаги?
Константин Дроздовский
