Наконец, мне разрешили войти в палату. Отец только что пришёл в себя после операции на глазу. Он был один в комнате, лежал неподвижно, уставившись здоровым глазом в потолочный плинтус.
— И мысли его были такими же чёрными, как повязка, покрывающая его левый глаз, — продекламировал я вслух.
Никакой реакции! Мои робкие сравнения с великими одноглазыми полководцами тоже не возымели действия.
— Па, помнишь дуб за окном моей спальни? — спросил я.
— Ну! — всё ещё не отрываясь от потолка, ответил отец. В его голосе было явное удивление. Нелепее вопроса я придумать не мог.
— Мне придётся спилить его!
— Что? — отец резко повернулся ко мне. Его глаз не по-доброму заблестел.
Я поспешил с объяснением:
— На дубе поселилась ворона и не даёт мне спать. Ровно в шесть тридцать она громко, как через репродуктор, кричит: «Ааааа! Ааааа! Ееееээ! Ааааа! Ааааа! Ееееээ!»
Я постарался изобразить хрипло-гортанные звуки, издаваемые вороной, близко к оригиналу — первые два «Ааааа!», как вопли от боли, словно её лапа зажалась в трещине между веткой и стволом дерева, и третий «Ееееээ!», как зловещий выдох облегчения, когда лапа освобождена. Помогла ещё и сухость в горле.
Отец открыл рот. Блеск в его глазу раскололся на весёлые искры:
— Ну-ка, ну-ка, ещё раз, как ворона кричала?
Я набрал побольше воздуха и закаркал опять:
— «Ааааа! Ааааа! Ееееээ! Ааааа! Ааааа! Ееееээ!»
Кто-то снаружи отодвинул занавеску на дверном смотровом окошке, два широко раскрытых глаза упёрлись в больного: ещё никто в отделении до сих пор не каркал по-вороньи после глазной операции.
Отец, наконец, улыбнулся.
— Вчера, — продолжил я, — ворона опять разбудила меня слишком рано. Я подошёл к дубу. Сквозь редкие ветки можно было легко разглядеть абсолютно чёрную большую птицу. «Эй ты, террористка!» — крикнул я. «Ааааа! Ааааа!» — «Я иду за бульдозером!» — «Ееееээ!» Я пнул дерево, птица, не торопясь, перелетела через дорогу, села на эвкалипт, с удивлением поглядывая на меня. Я тоже перешёл дорогу. Она снялась с эвкалипта, поднялась на этот раз повыше и полетела в направлении парка. Я пошёл следом. В парке ворона растворилась в большой чёрной стае своих сородичей. Они оживлённо клевали что-то в траве, быстро перемещаясь вдоль парка. Я какое-то время продолжал наблюдать за стаей. От неё отстали две птицы. Заметив разницу в их размерах, я решил, что это самец и самка. Вели они себя очень странно: ни он, ни она не искали пищу; самец беспокойно поднимал клюв вертикально вверх, его подруга слегка приседала, и, когда он опускал голову, она выпрямлялась и стремительно клевала в середину его клюва. После каждого удара он взъерошивал перья, делал угрожающее движение в её сторону; она проворно отскакивала и чистила свой клюв об землю, как повариха чистит нож о край сковородки. Я подошёл ещё ближе. Нет, это не был брачный танец. Что-то застряло в клюве у самца, а, может, он подцепил жвачку или другой клейкий материал на соседней стройке и сейчас никак не может ни раскрыть, ни закрыть свой клюв. Его подруга пытается помочь. Вот она опять клюёт его в клюв, он топорщит перья, грозно прыгает к ней, она отскакивает, делает круг, забегает с другой стороны, опять клюёт его и отскакивает. Наконец, ей, видимо, надоела неблагодарность товарища: она схватила его за хвост, приподняла над травой и давай трепать в разные стороны! Откуда у вороны столько силы?..
Отец присел на кровати с открытым ртом, не зная, что ответить. В палату вошла женщина в белом, сдвинула на край столика папин мобильный телефон, поставила поднос с ужином. Я стал собираться домой:
— Приеду послезавтра.
— Так чем закончился твой визит в парк?
— Ворона потрясла своего друга, бросила его в сторону, полетела к удалившейся стае. Он поразмыслил в одиночестве над своим глупым поведением, почесал хвост незакрывающимся клювом и полетел туда же. Думаю, просить прощения…
На следующее утро я решил помыть машину. Снял с пояса новенький, изящный мобильник, положил его на край крыльца. Только я отошёл на три шага к машине, как с дуба слетела моя террористка, опустилась рядом с чудо-техникой, стала разглядывать её, ворочая головой и не выпуская меня из виду. «Сейчас утащит на дерево!» — испугался я, но двигаться не стал. Ворона была очень близко. Я обнаружил, что абсолютно чёрной считать её нельзя: большие глаза её светились жёлто-оранжевыми плафончиками. Телефон зазвонил, ворона отпрянула на мгновение, но тут же вернулась и стала клевать блестящие кнопки.
— Алё, алё, — услышал я папин голос.
Птица насторожилась.
— Алё, алё, — раздавалось из мобильника.
Ворона чуть согнула лапы, подняла голову:
— Ааааа! Ааааа! Ееееээ!
— Ладно тебе! — сказал папа. — Это я слышал вчера, расскажи что-нибудь поновей!..
Яков СМАГАРИНСКИЙ
