Борис Нарциссов

Опубликовано 29 Декабрь 2016 · (8546 views)

Борис Нарциссов

В Австралии: 1951-1953гг.Борис Анатольевич Нарциссов родился в 1906 году в селе Наскафтым Кузнецкого уезда Саратовской губернии (ныне Шемышейский район Пензенской области). Вырос в Ямбурге (ныне - Ленинградская область) в семье врача. Молодость провёл в Эстонии, где окончил химическое отделение Тартуского университета. После окончания войны попал в лагерь для перемещённых лиц под Мюнхеном, откуда направился в Австралию. Здесь он прожил с 1951 по 1953 год. Осел же Борис Анатольевич в США, где начал работать по специальности, активно печататься, заниматься переводами (в том числе из Эдгара По). С 1958 по 1978 год было опубликовано шесть поэтических сборников Б.А. Нарциссова, а посмертно вышла книга «Письмо самому себе» (1983). Умер Борис Анатольевич в 1982 году в Вашингтоне.

Редакция портала благодарит Е.В. Витковского и издательство «Водолей» за разрешение на публикацию. Продолжить знакомство с творчеством Бориса Алексеевича можно здесь: http://vodoleybooks.ru/home/item/978-5-91763-023-6.html

Книги Бориса Нарциссова в магазине "Озон".

 

 

НАДЯ? КОГДА БУДЕТ НАДО, НАЙДЕТ…

Было это еще тогда, когда то место называлось Эстляндской губернией и все ездили не так далеко, как теперь. У деда был старый дом с целой системой садов и палисадников при узловой железнодорожной станции. Нас, внуков, посылали иногда из губернии Петербургской (что было совсем под боком) к деду. Было, конечно, интересно ездить: желтые вагоны с мягкими сидениями и с запахом апельсинов и каменноугольной гари, и дом со старинной мебелью и таинственным чердаком, но были и свои неудобства: дед был строг и крутоват, а у меня с детства характер был неудобный: склонный к одиночеству, фантазии и к желанию многое делать именно по-своему. Так что там надо было быть поосторожнее, что мне удавалось не всегда. А дед был общительный, гостей любил, и гости наезжали часто. В одно из наших пребываний там наехала в гости семья Скворцовых – дедовых сослуживцев. Что там взрослые делали, мне в моем пятилетнем возрасте оставалось неизвестным и мало интересным, известно было только то, что мне, как предположительно хорошему мальчику, подарили коробку мармелада – коробочка голубая с хорошим мальчиком на картинке. У Скворцовых было две девочки: Вера и Надя. Вера была постарше намного, и ее я не помню, а вот с Надей мы подрались, и она расцарапала мне нос (из-за перевеса в возрасте на два года). Причины не помню, по-видимому, из-за сравнения мармеладных коробок: у нее – розовая с хорошей девочкой на картинке.

Нас разняли, из-за присутствия гостей мне не попало, и для примирения нас с Надей посадили на подоконник и сни­мали, – коробки в руках, и я отворачивался вправо, чтобы ца­рапина на носу не вышла. Фотография осталась и пережила войну, гражданскую войну, бегство из России теперь уже не в Эстландскую губернию, а в Эстонию к деду, и дальнейшее бе­женское житье. Надя на фотографии была худенькой девочкой с темно-русой головкой и мрачным видом – последствием на­шего недоразумения. Фотография хранилась где-то в пакете, была почти забыта и разве что служила семейным напомина­нием: «А характер у тебя скверный: помнишь Скворцовых?»

Вспомнили их опять у деда в Эстонии: в зиму 20-го года прибыли они, как оптанты, из России.

Я был тогда уже подростком, не по летам длинным и не по летам любопытным и жадным до впечатлений – в нашей очень скудной беженской жизни. Характер же изнутри оставался пре­жним: склонным к мечтательности и одиночеству – из-за пре­увеличенной стеснительности.

Скворцовы, пока не устроились, оставались на той же уз­ловой станции, где жил дед, ютились все вместе в тесной ком­натушке, и мы бывали у них, и они у деда, и разговоры были обычные беженские: «Ах, что-то будет?..»

Вера только что вышла замуж, была она какая-то белесая, точно заспанная, по-моему некрасивая (т. е. не походила на кра­сивые картинки), но мое пятнадцатилетнее любопытство ще­котало: «Замужем... Значит...»

А Наде было семнадцать лет, и она совсем походила бы на красивые картинки, если бы не широкая кость, уж очень пушистые брови и статное, плотное сложение. Она была с лица очень цветная: яркий румянец, нежная, светлая кожа, блестя­щие серо-голубые глаза и каштановые волосы – так и падали волной ей на плечи.

Мама-Скворчиха и Вера очень любили пощебетать – там слово вставить было трудно. А Надя всё молчала. По-моему, за эти пару месяцев я с ней слова не сказал. Я-то был стесни­тельный, а она смотрела и молчала. Мамаша что-то говорила про жениха для Нади – будто военный и много старше нее. Мне это что-то не понравилось, но меня никто не спрашивал, что я могу о таких делах думать, да и Скворцовы уехали куда-то и я о них больше ничего не слышал.

Далее дел было много: и гимназия, и университет, и воен­ная служба. Были у меня всякие романы, и женился я, как сле­дует, и сын появился, и о Наде я не только не думал, но даже и о фотографии позабыл. Дед и бабка давно умерли, и дом с са­дами и палисадниками были в чужих руках, и жил я в столич­ном старом-престаром Таллине с каменными башнями и ост­роверхими кирками, и делать на узловой станции было мне нечего.

А потом началось: и Эстонию занимали то те, то другие, и война, и бегство – опять! Думать было некогда, думать надо было быстро – как бы уцелеть. В конце концов мы оказались на беженском – дипийском дне в Германии. И вот однажды, по всяким дипийским делам, подходит ко мне статная молодая девушка, так лет девятнадцати, и говорит: «Вам привет от моей матери – вы помните Надю Скворцову?» Тогда вспомнил. Та­кой, какой она была той зимой двадцатого года. И дочь была точным повторением, и даже звали ее тоже Надей. То же имя? Но ведь бывают же Иваны Ивановичи!

Знакомство наше было недолгим: она куда-то уехала че7 рез несколько дней и больше о ней я ничего не слышал. Меня несколько поразило и задело, как она со мной разговаривала: коротко, ясно и точно тоном приказа. Правда, положение мое стало дипийским, то есть нулевым, но все-таки был я тогда уже сильно за тридцать, уже к сорока, повидал всякие виды, а она была существом хотя и милым с виду, но все-таки вдвое моложе меня.

Но забыть ее мне пришлось опять, и очень основательно, из-за дел последующих и дальнейших. Надо было существо­вать, и не одному, а с семьей, и надо было думать о будущем в местах чужих и столь отдаленных. Пришлось оплавать семь морей, пока не удалось приплыть в гавань со статуей в венце с длинными лучами и с каменным факелом в руке.

Тогда жизнь стала делиться на периоды по месту житель­ства, и в остатке деления были отставка, пенсия, садик с роза­ми и немного хороших друзей.

Так вот, у этих друзей должны были собраться гости в этот зимний вечер. Жена должна была попасть туда из города, а за мной, в наш маленький загородный домик, друзья хотели зае­хать и взять меня с собой.

Уже смерклось и падал снежок: всё стало пушистым. Я был один дома и не включал света: люблю снежные сумерки. Из окна моей верхней светёлки-кабинета были видны и улица, и наша калитка: подъедут – успею сойти вниз. И тут я услы­шал, что по снегу с пришептываньем подкатил автомобиль. Я стал быстро спускаться по лестнице, но успел еще заметить, что автомобиль был не тот, которого я ожидал: это был голу­бой грузовичок с кабинкой – подъехал и откатился в сторону. И тогда пропел свое «динг-донг» звонок. Странно – кто бы это мог быть? На всякий случай осветил портик и одну дверь от­крыл, а стеклянную держу на запоре: времена теперь пошли такие!

На ступеньках стоит юноша в вязаном сером лыжном кос­тюме: рейтузы и фуфайка. Из-под вязаного колпачка выбива­ются длинные волосы, падают наперед; показалось мне даже, что у него каштановая борода – ведь сейчас бороды носят как раз такие юнцы. Не могу себе представить – кто это. Может быть, сын прислал кого-нибудь из своих студентов?

На румяном от холода лице ласковая улыбка. Глаза светят­ся от радости. Не могу ничего понять. Чистый и сильный го­лос говорит: «Здравствуй!» Открываю стеклянную дверь. Мне щекочут шею шерстяные рукава, мягкая, нежная щека прижимается к моей, меня касается девичья грудь. «Не узнал? Я – Надя...» Да, это она – и ей всё семнадцать лет. Сон? Но из две­ри несет холодком – закрываю. Но рукав шерстит, но рука – теплая. «Я тебя отыскала – я здесь от аэроплана до аэроплана. Постой, не спрашивай, я сейчас всё объясню сама! Ты помнишь, как ты читал в толстой старой книге на чердаке у деда про бессмертных – Старца Горы, рыцаря Валька? Там была ерун­да – они пили какой-то эликсир. Этого не надо: это всё не так!»

Да, помню, читал – тогда, когда мы встретились...

«Ну, да, во второй раз! А ты помнишь еще, как в нашу первую встречу я тебе расцарапала нос? Ты был такой злюч­ка – за дело! А как со мной это сделалось? Это бывает, как миллионный выигрыш в лотерее: тоже один на миллионы. Какая-то сила выбирает одного – или одну и делает бессмерт­ными. Но это тоже не так, – это происходит так: я прихожу и ухожу, или – перехожу. Я просто помню всё, всё та же. Ты же должен понять!»

Да, я начинаю понимать. Тогда, в детстве была она – или ее бабка. Цепь – от матери к дочери. В Средние Века их бы сожгли.

Но почему она так рада видеть меня? Ведь я не хранил по– рыцарски памяти о ней?

«Ах, ты не представляешь себе, как я одинока! За всё – и за это – надо платить. Вот я и плачу одиночеством. Ведь все вокруг меня уходят и я их теряю. Я вижу столько людей и они все мне чужие. Вот сейчас только ты один тут остался!

Это началось тогда – с того детства. Я сначала не понима­ла, что такое со мной происходит. Это росло постепенно. Я молчала. Тогда, после войны, я не уходила – я перешла. Я на­шла тебя. Но ты был тогда таким пришибленным и неловким, и мне жалко было видеть тебя таким. Я ушла».

– Ты говоришь, что ты должна на аэроплан. Куда ты долж­на лететь? Дай я сделаю тебе чаю – погрейся и поешь!

«Да, дорогой! Только времени мало, и дорога трудная, и я должна позаботиться о вещах – я скажу шоферу... Жди меня – я вернусь!»

Хлопает дверь, звякает калитка, хрупко удаляются по сне­гу шаги. Машинально я ставлю чайник на огонь, собираю по­суду на стол.

Кто она сейчас? Костюм дорогой, куда-то летит – видно, что средства – не вопрос. Что ей старик не у дел?

У дверей опять движение, звонок звонит весело и долго: «Ну, мы за вами! Собирайтесь скорей – незачем тут чаи го­нять: у нас получите! Там уже все в сборе и только вас ждут!»

А как же Надя? Придет, и дом будет пуст и темен? Но ей семнадцать, а мне?.. И, кроме того, мне немножко страшно: «Я ухожу и прихожу...» Ну, уйдем – она будет помнить, а я?

«Я сейчас, сейчас! Только вот загашу огонь под чайни­ком!..»

Надя? Когда надо будет, она найдет. Времени впереди мно­го. На ковре, перед дверью – талый снег. И я не уверен те­перь – кто его оставил.

Снежок падал весь вечер. Когда мы вернулись, перед до­мом была ровная и тонкая снежная пелена.

Следов не было.


Ваш комментарий

Если вам нравится онлайн-версия русской газеты в Австралии, вы можете поддержать работу редакции финансово.

Make a Donation